Однажды поздним декабрьским вечером

Бывало и такое

Последние декабрьские дни всегда приносят людям приподнятое настроение – ведь впереди самый любимый – новогодний праздник. Радостные чувства испытывала и семья сухумчан Ласурия, обсуждая в один из декабрьских вечеров 1950 года, как они встретят год грядущий, шестой после долгожданной Победы в Великой Отечественной войне.

Было около 23 часов, когда раздался громкий и нетерпеливый стук в дверь. В те времена очень хорошо знали, что может означать такой стук – с начала 1930-х годов он приносил людям горе и страдания. Так и есть, отворив дверь, хозяева увидели на пороге троих сотрудников НКВД. Не здороваясь, вошли они в дом, и старший по званию угрюмо осведомился у главы семейства: «Вы – министр юстиции Шалва Ласурия? Одевайтесь, поедете с нами…».

Шалва Едгиевич пытался позвонить первому секретарю Абхазского обкома партии А.Мгеладзе, но «гости» не позволили ему это сделать. Мысленно семья уже стала прощаться с родным, дорогим человеком – с тем, кого горячо любили и кем гордились. Супруга едва успела передать Шалве узелок с наскоро собранными вещами.

Домочадцы бросились к окну, горестно наблюдая, как в зловещей темноте люди в мрачных плащах сажали Шалву Едгиевича в автомашину черного цвета…

Его сразу же озадачило, что маршрут оказался неблизким. Да и сопровождающие всю дорогу молчали. «Неужели везут на расстрел? Даже без суда и следствия? – размышлял «пассажир» страшной автомашины, министр юстиции Абхазской автономной республики. – Что ж, доводилось слышать, что бывало и такое…».

Когда машина, наконец, остановилась, сотрудники НКВД завязали ему глаза и повели вперед. А он, ожидая выстрела в голову, тяжко думал о последних, как ему представлялось, минутах жизни: «Вот ты и встретил Новый год…»

Но вот гнетущую ночную тишину прервал скрип открываемой двери. В помещении с него сняли повязку, кратко бросив: «Стой и жди». Вскоре он ощутил запах ароматного табака, услышал легкое покашливание, а затем увидел входящего в комнату… Сталина.

Приблизившись к оторопевшему от неожиданности министру, вождь поздоровался и, попыхивая трубкой, предложил Шалве сесть, заметив при этом:

– Я знаю, что у абхазов есть хорошая традиция – молодые не садятся в присутствии старших. Но вы садитесь, садитесь. Есть у меня к вам вопросы по одному делу.

А дело, как оказалось, состояло вот в чем. Когда генералиссимус в очередной раз приехал на отдых в Абхазию, чекисты, перекрыв все улицы маршрута высокочтимого кортежа, одну малоприметную улочку упустили из видаз. А на ней оказался на своем автомобиле один из местных жителей, даже не догадывавшийся, какую «политическую» ошибку допускает он в это время. «Наглец» вскоре был задержан, обвинен в попытке покушения на всеми любимого советского вождя и препровожден в Драндскую тюрьму.

Сам же вождь, пребывая, очевидно, в снисходительно-умиротворенном – по случаю дней кавказского отдохновения – настроении, возжелал, чтобы в этой дорожной акции разобрались не скорые на руку бериевские люди, а представители местной юстиции. «Разберитесь и примите справедливое решение. А о нашей встрече никто не должен знать», – наказал он абхазскому министру. И уходя, повторил:

– Справедливое решение. Основанное на законе… Кстати, а что за сверток у вас в руках, товарищ Ласурия?

– Да вот, белье, – смутился Шалва. – В баню как раз собирался…

– В баню? В ночной час? – ухмыльнулся в усы кремлевский самодержец, прекрасно, верно, поняв, о какой «бане» идет речь.

Вернувшись домой и успокоив жену и детей, не чаявших вновь увидеть его, Шалва Едгиевич вызвал машину и поспешил в Дранду. И приказал срочно вызвать начальника тюрьмы. Когда он затребовал от того личное дело горемычного водителя, хозяин арестантского объекта, встав в позу, стал угрожать министру: мол, это секретное дело не в вашей компетенции и придется ему, дескать, звонить и в НКВД, и в обком… А потом осекся – потому что понял, в конце концов, что такая решительность и категоричность министра не случайны, не иначе за ним кто-то стоит…

Привели «злоумышленника». На нем лица не было – сплошная кровавая маска. Кому не известно было, как в спецподвалах выбивали «признательные» показания. Шалва Ласурия взял ручку и написал на обложке состряпанного дела: «Освободить ввиду отсутствия состава преступления» и заверил резолюцию министерской подписью. Тюремщики были в шоке. Застывшему на месте начальнику драндских застенков было наказано отпустить поутру арестованного. Нетрудно представить себе радостное состояние арестованного, который вдруг оказался на свободе и мог отметить новогодний праздник в кругу семьи.

В то же утро Шалва Едгиевич отправился на совещание в обком партии. И уловил на себе любопытствующие взгляды высокопоставленных чиновников, уже, очевидно, осведомленных о загадочном освобождении опасного арестанта. А потом министра юстиции вызвал к себе Мгеладзе. Обычно спесивый партийный лидер улыбнулся и лукаво спросил: «Шалва, где ты был этой ночью?» Близкий к сталинскому окружению тбилисский посланец Мгеладзе уже все хорошо знал. И все же Ласурия не отошел от прежней версии: «В баню ходил. Днем, вы знаете, некогда…» «Что ж, ты прав, – сказал, сохраняя улыбку, Мгеладзе. – Когда еще в баню ходить…»

И еще долгое время Шалва Едгиевич ощущал, что ответработники относятся к нему весьма осторожно; хотя они и не знали всей правды о той предновогодней ночи и не подозревали об аудиенции министра со Сталиным, на всякий случай проявляли преувеличенную вежливость и разговаривали с Шалвой почти льстивым тоном.

Сегодня трудно судить, почему надо было забирать Ш.Ласурия ночью из дома, а не вызвать его днем с работы… Может, потому, что для Сталина, как известно, был привычен стиль ночной работы? Так или иначе, что было, то было, и об этой неприятной предновогодней истории с Шалвой Едгиевичем, который вдруг оказался втянутым в неожиданный сюжет с едва ли не детективной линией, мне рассказал его сын – Вахтанг Ласурия.