Его называли Магелланом ботаники

Он и был им. Альфред Колаковский – Магеллан ботаники, человек-легенда, король альпийской флоры. В феврале 2011 года ему исполнилось бы 105 лет

По сей день коллеги по Институту ботаники и Сухумскому Ботаническому саду говорят о нем так, словно он вышел на пару минут и вот-вот вернется.

Словно и не было январского дня 1997-го, когда провожали они в последний путь своего «академика» – все его так называли, хотя де-юре Альфред Колаковский академиком не был. В Академии наук Грузинской ССР его удостоили лишь звания «член-корреспондент».

Впрочем, для ученых такого уровня как Альфред Алексеевич, звания, должности, степени, как и причуды сильных мира сего, и политическая «погода» на дворе, значения не имеют. А его научная жизнь и вообще проходила в мире, где миллион лет – не возраст.

Незадолго до ухода Альфреда Алексеевича из жизни, в октябре 96-го, мне довелось взять у него интервью. В дом к ученому меня привел Зураб Иосифович Адзинба. Его с Колаковским связывали особые отношения – ученика, друга, коллеги. Ему пришлось уговаривать Альфреда Алексеевича встретиться со мной – тот чувствовал себя неважно. (Кого может интересовать человек «в пору последних песен?» – он даже пытался отшутиться).

День был хмурый, но когда мы вошли в квартиру к Колаковским, солнце вдруг прорвалось сквозь пелену октябрьских туч, и это определило место нашего чаепития. За чаем вели разговор. Конечно, это был разговор о работе (даже окна квартиры ученого выходили на Ботанический сад).

Альфред Алексеевич посетовал, что экспедиции пришлось прекратить: «И не только потому, что многие интересные для изучения участки заминированы. На научной жизни сказывается блокада, которую нам устроили. Научная жизнь в Абхазии фактически замерла. Мне непонятно, зачем объявлена эта блокада? Это какое-то возвращение к традициям XV–XVI веков, когда людей в осажденных крепостях морили голодом, принуждая сдаваться».

А мне не терпелось выведать у автора четырехтомной «Флоры Абхазии», как он впервые встретился с Абхазией. И он стал рассказывать – с присущим ему юмором, пожалуй, даже легкой иронией, – как приехал в Абхазию начинающим ученым в середине 30-х годов (теперь уже прошлого века) в экспедицию Д. И. Сосновского (экспедиция занималась изучением горных пастбищ).

– Горные вершины Большого Кавказа мы отправились штурмовать вместе с другом моим Арменом Долухановым, – вспоминал он, – у нас с ним мыслительный аппарат был настроен на одну волну. Первое наше восхождение на альпику запомнилось не только охватившим нас тогда потрясающим восторгом от ощущения, что до нас здесь не ступала нога человека, но и, как только мы приступили к описанию растений на девственных лугах, неожиданным нападением … оводов. А ведь пастбища остались внизу! Но спасаться бегством мы не собирались. Пришлось закутаться, оставив открытыми только глаза и кончики пальцев, чтобы можно было писать...

– Солнце стало садиться, и надо было думать о ночлеге, – продолжал свой рассказ Альфред Алексеевич, – а поскольку работали мы на невероятной крутизне, то нам с трудом удалось обнаружить горизонтальный участок скалы около метра шириной. Со стороны обрыва мы положили камни, на всякий случай, чтобы не упасть во сне. Завернулись в бурки, легли и тотчас мертвецки уснули. Так мы провели несколько суток. Зато своими сборами были довольны чрезвычайно.

На спуске к лагерю нас подстерегала еще одна преграда. Оказывается, пока мы были высоко в горах, прошел дождь, и речка – еще недавно несколько робких ручейков – встретила нас бушующим потоком. Мы мрачно съели последний котелок каши и побрели вдоль берега безо всякой надежды. На наше счастье, нам попался ствол упавшего поперек потока бука. Вода, норовя сдвинуть дерево с места, хлестала и поверх его, но мы все же решили ввериться судьбе и этому скользкому и в общем-то не очень могучему стволу. Обвязавшись веревкой, как настоящие альпинисты перед рискованным восхождением, и набив карманы песком (чтобы посыпать перед собой скользкий ствол), мы двинулись в путь – сначала один, потом другой…

Эта экспедиция оказалась решающей в судьбе Альфреда Колаковского. В 1934 году он принимает предложение директора АбНИИКа Арсения Хашба и остается в Абхазии навсегда. Он покидал ее лишь на месяц-два в год для участия в международных симпозиумах или работы в библиотеке Академии наук.

В то первое свое абхазское лето Колаковский вряд ли мог предположить, что через десятки лет он, всемирно известный ботаник, член-корреспондент не существующей уже Академии наук Грузинской ССР, в холодной сухумской квартире при свете огарка неожиданно снежной для субтропиков зимой, голодный, исхудавший, завершит монографию по семейству колокольчиковых в объеме всего земного шара.

– К счастью, – сказал Альфред Алексеевич, – мой труд не пропал даром, в Москве, благодаря содействию Тараса Шамба, его набрали на компьютере и размножили на репринте. Так что мои коллеги с ним уже познакомились.

А познакомившись с работой, удивились, что свой привет Альфред Алексеевич шлет им из маленькой Абхазии, где идет война, рвутся снаряды и авиабомбы, и многострадальный народ сражается за право быть свободным. И призадумались.

Во время войны Альфред Алексеевич работает еще над одной книгой – «Определителем растений Абхазии» – пособием для студентов вузов. В нее вошли результаты последних изысканий ученых, в том числе и открытия – несколько ранее неизвестных родов растений. Колоссальный труд – 500 машинописных страниц, 25 печатных листов по сей день ждут своего издателя.

Говорили мы с Альфредом Алексеевичем и о семействе колокольчиковых. Вслед за Николаем Альбовым, нашедшим в Абхазии «кампанула мирабилис» – колокольчик удивительный, Колаковский век спустя нашел свой колокольчик – «кампанула парадокса». У колокольчика Альбова, который он нарек царицей колхидской флоры, – довольно крупные голубоватые цветки – до трехсот на одном растении – этакая величественная пирамида, обрамленная розеткой глянцевитых листьев с тонкими шипиками по краям. А колокольчик Колаковского – белого цвета.

Нельзя сказать, что Абхазия в прошлом веке была предметом пристального изучения, но периодически сюда наведывались такие крупные ботаники, как Кузнецов, Альбов, Сосновский, Гросгейм.

Большую работу осуществлял в Абхазии Юрий Николаевич Воронов, дед нашего современника, погибшего в 1995 году вице-премьера Абхазии Юрия Николаевича. Памятником этому замечательному ученому в Абхазии являются луга эндемичного вороновника с его неподражаемо прекрасными золотисто-желтыми цветами, покрывающие огромные площади в известняковых альпах.

– Именно в Абхазии, – продолжал рассказывать Альфред Алексеевич, – мой друг Долуханов, продолживший работу Кузнецова и Альбова, обосновавших известняковую часть Колхидского рефугиума, продемонстрировал, что в Абхазии, на горных склонах на протяжении многих веков с древнейших времен до наших дней сохранился океанический муссонный климат.

Близ Батума есть гора Мтырала – Плачущая, где воздух, насыщенный росяной влагой, и создает морской муссон. Эти явления можно наблюдать еще в трех точках северного полушария планеты, и именно там еще сохранились покрытосеменные растения – в Восточной Азии, Америке и у нас, в Абхазии.

Таким образом, Колхида и особенно Абхазия является регионом, где мы еще можем наблюдать грандиозный исторический процесс развития флоры всего земного шара.

Колаковский настаивал, что именно горы являются местом активной эволюции растений. Он ссылался на таких ученых, как Аксельрод и Чечет, нашедших в горах остатки флоры, существовавшей на Земле десятки миллионов лет назад.

В момент нашей встречи Альфред Алексеевич как раз работал над монографией, посвященной именно этой проблеме: «Средиземногорная область – арена эволюции умеренной флоры Северного полушария» и уже предвкушал споры по этому поводу.

– Ученые расходятся по вопросам ботанико-географического районирования. Ибо флористическое районирование строится по принципу выделения областей, где в наибольшей степени сосредоточены эндемичные растения, которые произошли на месте. Наиболее богаты ими горные области. – Альфред Алексеевич водил указкой по схеме: – Вы видите границу оледенения? На этой площади не мог развиться эндемизм уже просто потому, что родиться он там мог лишь до оледенения – миллион лет назад. Миллион лет – это разве возраст!

– Эта книга – моя последняя, «лебединая» песня, – сказал, печально улыбнувшись, ученый. И добавил: – Я устал...

Альфред Алексеевич считал себя поистине счастливым человеком. Он был счастлив от того, что буквально чудом удалось спасти при пожаре в здании Ботанического сада большую (!) часть бесценного гербария. И квартира его уцелела при бомбежках. А его пенсия, впрочем, как у всех тогда в Абхазии, составляла две с половиной тысячи рублей (что по нынешнему курсу составляет два рубля). В момент нашей встречи в октябре 1996 года ему был 91 год. И он продолжал работать.

Усаживаясь за письменный стол, он сразу забывал обо всем, и только счастливая звезда, облюбованная им на альпийских лугах в юности, где звезды ближе, светила ему в ночи.

Потому так светла его жизнь. И память о нем светла.