АДГУР ИНАЛ-ИПА ГЛАЗАМИ ДРУЗЕЙ

АИААИРА – 26

«Разных людей мы воспринимаем по-разному. Одних по частям, как в школьном сочинении (черты характера, достоинства, недостатки), других целиком, их просто нельзя понять по-другому. Натуры такие слишком цельны, чтобы их можно было разложить по полкам. Таких людей нельзя знать, но можно чувствовать. Иногда это чувствование сравнимо лишь с каким-то тактильным ощущением – холодом, жарой, сыростью. С Адгуром было тепло. Он был удивительно прост в общении. Мог совершенно на равных общаться с людьми самых разных уровней. Не знаю, как это у него выходило. Наверно, он всех их любил одинаково. То есть каждый из них заслуживал любви и уважения уже потому, что он человек, стоит рядом с тобой, может говорить с тобой…» Это строки из воспоминаний об Адгуре Инал-Ипа, написанных его другом Ахрой Бжания.

Позже Ахра напишет, что после первых пьянящих победных дней острее стала чувствоваться ноющая пустота. Да я и не возьмусь пересказывать, потому что точнее, чем сказано Ахрой, не напишешь: «Тоска и тоска, и ощущение, как у ребенка, которому сперва что-то дали и тут же отняли. Спокойная, непроходящая грусть, мягкими толчками просыпающаяся то днем, то ночью. Не знаю, можно ли ясно понять, о чем я говорю, но мне постоянно хочется, чтобы он был тут, рядом – говорил, курил, вертел в пальцах коробок спичек... И снова – тоска, а еще желание разобраться, не блокировать контакт, вспомнить, закрепить его образ, чтобы не забыть».

Вот и сейчас я ловлю себя, что практически любое слово, сказанное об Адгуре Инал-Ипа, будет отдавать банальностью. До войны в кофейне, которую сегодня называют «Брехаловкой» и которая стала едва ли не главной достопримечательностью Сухума, над столиками, за которыми мы пили кофе – по десять чашек в день, были матерчатые полосатые зонтики, сами столики были высокими, и мы простаивали за ними в общей сложности по три, по четыре часа в день.

«Адгур был очень симпатичен нормальным людям, с нормальной психикой и нормальным воспитанием, и часто раздражал людей ограниченных. Кстати, все мы становимся немного злобными и противными, общаясь с людьми этого сорта. Ему же было абсолютно начхать на их пакостные флюиды. Врожденные благородство и аристократизм, безупречность воспитания делали его достаточно защищенным от метаморфоз в сторону наших прямых предков, но, к сожалению, абсолютно не защищенным от разного рода потрясений, которые он испытывал, контактируя с такими людьми.

Когда я говорил в начале – цельный человек, цельная натура, то вовсе не подразумевал некой стерильности. Скорее, наоборот. Совместимость несовместимого, гармония противоречивых начал, парадоксальность самой этой гармонии – вот, наверное, показатели по-настоящему цельной личности. В этом смысле лично меня, как профессионального лентяя, всегда удивляло в Адгуре редкое сочетание работоспособности с аристократической ленью.

Любая работа, за которую он брался, становилась каким-то фетишем, служению которому Адгур отдавался целиком… Я думаю, одним из его девизов вполне могло бы быть: «Если делаешь – делай с кайфом, если не делаешь – ...тоже с кайфом!»

Так было и когда он работал на компьютере, делая вещи, которые тогда многими воспринимались как экзотические игрушки, а сейчас являются чуть ли не обязательным атрибутом нашей жизни, например, первые абхазские компьютерные шрифты. Так было и перед защитой, когда он возвращался в общагу из Института космических исследований измотанный до предела, выпивал чашку чая и засыпал не в состоянии сосредоточиться даже на партии в шахматы. Так было и во время войны, когда МО РА поручило ему возглавить группу из трех-четырех человек (а позднее и более) для создания оружия, необходимого нам тогда, ну и, само собой, теперь тоже. Я помню, они тогда все пахали на износ, но он работал просто как одержимый. Люди посторонние, оценивавшие его в первую очередь по аристократической внешности и манерам, часто просто не могли совместить в голове его образ и тот факт, что он с утра до ночи возился с грязными, замасленными деталями, паял микросхемы, что-то на ходу изобретал, испытывал, приходил домой, еще успевал что-то прочитать в специальных журналах и валился спать, даже не раздевшись. При этом ему всё время казалось, что он чего-то недоделывает, кому-то что-то недодает. Несколько раз он просился в наступления, в июле в составе ВМФ сопровождал баржу со своей группой, в сентябре, ничего никому не сказав, ушёл один...

Ну, а в обыденной жизни Адгур был, нет, не ленивый, а, пожалуй, не любящий обременять себя повседневными заботами человек. Помню, как-то в Доме аспирантов он по просьбе девочек починил утюг, и потом, когда Ева и Рица стали бурно выражать свою благодарность, как бы опомнившись, попросил не слишком распространяться об этом в Сухуме.

И еще один интересный штрих – в его умении убивать время за чашкой кофе (неотъемлемый атрибут всех довоенных сухумчан) не было ничего показного, раздражающего.

Как-то так получилось, что в наше время, а может, и не только в наше, самой универсальной оценкой человека стало понятие порядочности. Понимая это, люди часто целенаправленно блюдут себя в соответствующем состоянии, время от времени генерируя акты добродетели для поддержания имиджа. …Так вот, я почти уверен, что Адгур даже особенно и не задумывался о подобном. В мире простых и глобальных величин, в которых он жил – добро, зло, любовь, сострадание, промежуточным мелочам просто не было места. И надо же, чтобы человек этот, нравственный уровень которого даже трудно оценить, чаще кого-либо из всех, кого я знаю, испытывал угрызения совести, мало с чем сравнимые по своей силе. Почему? Во времена мира он давал своей семье и друзьям все что мог, а главное – любовь и тепло. Во времена войны, на грани нервного и физического истощения занимался тяжелым, почти невозможным в наших условиях делом.

Он любил людей и любил свою землю...

В чем же дело? Не знаю. Может, в том, что такие люди всегда требуют от себя большего, чем могут дать, а может, в том, что угрызения совести – это вообще нечто такое, без чего не могут существовать высоконравственные натуры – своеобразная медитация самоочищения, гимнастика для души.

Упоминая войну в этих зарисовках об Адгуре, мне сознательно не хотелось говорить о таких человеческих качествах, как честь, мужество, верность, любовь – все то, без чего нельзя воевать и нельзя победить. Не хотелось, потому что не имело смысла, так как именно такие, как он, и привносят все эти вещи в наш мир.

И все же ... немного о мужестве. Кому-то это качество дано, кому-то – нет. Кому-то нужно для преодоления страха смерти, кому-то для преодоления страха высоты... Его мужество было мужеством выбора».

Во время войны ему была поручена разработка оружия для поражения надводных целей противника. Он с небольшой группой разработал образцы радиоуправляемых минилодок-торпед, способных поражать надводные цели в радиусе 5–6 км. И хотя расчеты были верны, первая установка утонула. «Адгур очень болезненно переживал неудачи, к которым имел отношение, – пишет Ахра Бжания. – Отчаяние и безысходность в его глазах порой были так велики, что мне становилось не по себе. …Иногда казалось, что эти приступы отчаяния и боли – какая-то репетиция, какой-то прогон страшного спектакля, единственным режиссером и актером которого был сам Адгур... Как называется этот спектакль, я узнал в конце сентября 93-го. Всего одно слово – жертвоприношение.

...В общении он никогда не производил впечатления яппи. Не было в нем той дурацкой псевдопрофессорской дутости, …в разговоре (кстати, Адгур очень редко говорил на профессиональные темы) и манере держаться он был очень прост, никогда не позволял себе фраз вскользь типа «как-то во время защиты диссертации» и пр. Может быть, именно из-за этой сдержанности многие даже не подозревали, что он ученый, настоящий ученый».

В 1991 году он защитил диссертацию в Институте космических исследований. Мы все – все его друзья и все, кто знал и обожал его из завсегдатаев кофейни у «Рицы», поздравляли его с этим событием. Но для него, как пишет Ахра, по сути, ничего не изменилось. Близкие знали, что он долго тянул с защитой, поскольку собирался защитить диссертацию только после того, как возвратится на землю «Фобос» – летательный космический аппарат, для которого он и вел разработки. Но по разного рода причинам, к которым Адгур никакого отношения не имел, вылет «Фобоса» откладывался. И его руководитель стал настаивать, чтобы Адгур защитил диссертацию на теоретическом материале. Для Адгура, насколько даже я знаю его натуру, это было очень трудно психологически. Но он все же решился.

«Он всегда стремился что-то узнать, обогатить свой интеллект, но никогда не делал этого ради конъюнктуры или престижа. Просто ему это было интересно. Вообще, это был человек, каким-то образом живущий не по правилам необходимого, а по правилам интересного. Мне кажется, такой подход и есть высшее предназначение интеллекта, не узкого – образовательного или сословного, а вообще интеллекта, независимо от носителя – крестьянина, писателя, военного.

Еще один маленький штрих, я почти заканчиваю. По-моему, это было лето 91-го года, мы о чем-то разговаривали и почему-то Адгур сказал мне приблизительно следующее: «Любые права, любые ценности в этом мире должны опираться на естественные и безусловные чувства, свойственные людям: любовь к себе, своей культуре и своим близким, ответственность перед землей, на которой ты живешь и которая тебя кормит, готовность пожертвовать малым ради чего-то большего, стремление к свободе и счастливому продолжению своего рода. Все это можно выразить приблизительно такой формулой:

Между собой и семьей я выбираю семью.

Между семьей и народом я выбираю народ.

Между народом и Землей я выбираю Землю».

Не знаю, его ли это мысль, но, допускаю, что вполне могла быть его. Слишком уж это похоже на Адгура. Воспитанный в духе диссидентства и почитания абхазских этнокультурных устоев, он представлял собой удивительный сплав горца и человека Запада.

Он был светел душой... Он был красив... Он тонко чувствовал прекрасное... Он умел сопереживать...

Кандидат технических наук, талантливый физик, кавалер ордена Леона, сын известных абхазских ученых Шалвы Денисовича и Миры Константиновны Инал-ипа Адгур погиб во время Отечественной войны народа Абхазии – 18 сентября 1993 года при наступательной операции по освобождению Сухума.

«Первые послепобедные дни потекли сплошной розовой пеленой. Меня, как во сне, носило по улицам города, так что я очухивался в самых неожиданных местах. Но никогда я не оказывался слишком близко от дома Адгура. Так, видел издали и повторял только одну фразу: «Если бы ты был здесь».

Да, такие дела. Наверно я никогда больше не смогу спокойно слушать «Wish you were here». А может, ещё и послушаю, когда мне захочется сесть и долго и спокойно подумать о нём».

К сожалению, в рамках небольшой газетной статьи не вместить ни самого образа незабвенного Адгура Инал-Ипа, ни воспоминаний о нем, пронзительно, словно сердцем, написанных его другом Ахрой Бжания. Осталась только память. Остались его дети и внуки, племянники, в лицах, во взглядах, в осанке которых он, Адгур, жив. Жив. Навсегда.

По воспоминаниям друзей и близких Адгура публикацию подготовила Юлия СОЛОВЬЕВА