Помнить. И простить

Из истории не вычеркнуть

Павел Васильевич Флоренский с одобрением воспринял сообщение о том, что в Абхазии утвержден проект памятника жертвам политических репрессий, и в свой нынешний приезд он пришел поклониться к тому месту в Сухуме, где этот памятник будет установлен. Павел Васильевич – один из многочисленных советских граждан, кто не понаслышке знает, что такое быть членом семьи репрессированного. Его дед – известный богослов, ученый, философ, искусствовед Павел Флоренский долгие годы просидел в сталинских тюрьмах и лагерях. Последнее место ссылки – Соловецкий лагерь. Расстреляли деда под Ленинградом.

Павел Васильевич пожелал поделиться своими мыслями с газетой «Республика Абхазия».

– Еще в 1985 году вышел на экраны нашумевший фильм режиссера Абуладзе «Покаяние». Как всякое великое, он оказался с многократным «но». Я думал над ним долго и пришел к двум выводам, – стал рассказывать мне П.Флоренский. – Мы все время пользуемся выражением, что этот фильм нашел дорогу к храму, но дороги к храму там нет. Храм – это марципановый торт, который всегда делает сошедшая с ума после пыток несчастная женщина. Что касается покаяния, то там его тоже нет. В фильме дед – чекист, его сын – наш современник и внук 17-ти лет. Сын выкапывает останки деда и выбрасывает в Куру – то есть глумится над прахом собственного отца. Но дед «тащит» за собой внука – мальчонка стреляет в себя через некоторое время из того ружья, которое висело на стене, – прямо по Чехову. Это я к тому, что нельзя беспокоить прах умерших, хорошие они были или плохие.

К вопросу о прахе. В разгул неверия и всесилия науки затеяли археологи раскопать могилу Тимура Тамерлана. В Самарканде почти начались волнения, старики умоляли не трогать, говорили, что если вскроют могилу, начнется большая и страшная война. Вопрос на засыпку: «В ночь на какое число в каком году вскрыли могилу?» Кстати, после того, как они ее обследовали и по черепу реконструировали лицо Тамерлана, голову его положили обратно. Опять вопрос: «Какого года они ее положили обратно?»

– Знаю: годы 1941-й и 1945-й. Об этом я читала.

– Конечно! Нет у нас и морального права беспокоить прах. В конце 80-х, в так называемый разгул демократии, я написал письмо самому Крючкову – человеку, занимавшему «место» Лаврентия Берия. Письмо с требованием предоставить мне «Дело» моего деда. На каждого подследственного есть два дела: оперативное и судебное. Оперативное – это все бумажки, доносы, тайное и наружное наблюдение, прослушивание телефонов и прочее. Все это сугубо секретно. До сих пор его никому не удается получить. Мне страшно повезло: в судебное дело деда был вплетен кусок оперативного дела. Так что я располагаю десятью камерными доносами на деда от того, кто был с ним соавтором научных открытий. Кстати, своеобразная была обстановка в лагере – они занимались водорослями, выработкой йода, окраской тканей, да чего только ни делали. И дед вместе с некоторыми другими учеными подавал заявки на патент – хоть как-то себя зафиксировать, потому что знали, что их сотрут в порошок, раскатают в каток… Вот я получил это «Дело». Первые пряди седины появились у меня именно тогда. Очень страшно было смотреть, как менялся его почерк в процессе допросов. Протоколы первый, второй, третий… дед писал их разными почерками, разная подпись стоит под ними. Нет, это не подделка. Это означало, что с каждой пыткой-допросом у него внутри что-то ломалось. Для меня это означало почти воочию видеть, присутствовать при страданиях деда. Я не знал его, дед был убит, когда мне исполнился всего год. Зная о моем рождении, он молился за меня в Соловках. Я люблю его.

Дальше я хотел знать, кто виноват, кто дал команду брать его и создавать дело про антисоветскую организацию, которой не было. Хотя этого я не знаю и сейчас, потому что «Дело» начинается с допросов, у них было все уже готово. Но имена его подельников, имена чекистов, которые его допрашивали и принимали решения, знаю. Я раскопал их биографии – они все были расстреляны. Другое дело, что у них, возможно, остались дети, внуки и правнуки. Но Россия очень большая страна, и найти потомков чекистов с «редкой» русской фамилией Иванов или Поликарпов довольно трудно. Был грех – хотел искать. С одним человеком я встречался – с тем, кто писал на деда статьи разгромные. Тогда я был молодой, растерялся и даже руку подал. До сих пор горит рука.

Подельники на третьем допросе тоже «кололись», поэтому, дорогие мои сограждане в Абхазии, не ищите никого, а что касается героев среди ваших предков, то они могли быть разве что среди тех, кого сразу расстреливали. Деду представляли «план антисоветской организации» со списком её «участников»… На третьем допросе дед подписывал все, «кололся». Господи, в каком же он состоянии это делал?! Единственное, проявив себя и свой характер, он «поставил» себя как руководителя, идеолога и организатора «заговора». За это получил самый большой срок – 10 лет. А тут уже смешно – дальше в допросах он ругает всех своих соучастников: бездельники, лоботрясы, просто болтуны сплошные, ничего не делают, не помогают. То есть выгораживал их. Но подписывал. Большинство из тех, кто с ним попал в «Дело», тоже подписывали. Надежда Мандельштам писала примерно следующее: «О, те, кто будет смотреть протоколы наших допросов! Если бы вы знали, в каких условиях мы их подписывали?!»

Каждый из нас хочет и обязан знать место, где покоится прах его предка. Моего – не найдешь. Но кажется, выяснили, где был расстрел, – в Лодейном Поле под Ленинградом, тогда это был центр Свирлага (Свирский лагерь). Знать, чтобы прийти ни могилу, положить цветы, поплакать, помолиться, помолчать. И хочется знать дату, когда собраться за поминальным столом, пойти к священнику заказать панихиду. Это нужно делать. Но также, поскольку мы многогрешные люди, хочется понять: а кто виноват? а кто стучал? Друзья мои! В пытках «кололись», пожалуй, все. Не трогайте их, не осуждайте их. Но молитесь за их страдания. Посмотрите фильм «Иван Грозный»! В ЧК было по-другому, но не лучше! Да, медведями их не травили, но у деда после ареста лицо было с синяками под глазами – лагерные снимки в анфас и профиль о том свидетельствуют. Ему делали уколы во время допросов, били. Но жалея родственников, он изображал из себя героя, письма его из лагеря как будто с курорта.

У меня, кстати, есть даже фотография палача моего деда. Дело было в декабре. На холоде их раздевали, связывали руки и ноги, загружали, как дрова, в машину, везли на место расстрела в лесу. Там готовы были рвы. Их укладывали рядами и – пулю в затылок. Я искал тех, с кем лежит дед, и на этом основании я побратался с двумя семьями чеченцев и с несколькими русскими семьями – нашел потомков.

Здесь, на Кавказе, где люди помнят свое происхождение и родословную, знают друг о друге практически все, тем более нельзя искать виноватых и доносивших. Я разговаривал со многими абхазами на эту тему. Один рассказывал: «Что я узнал?! Дед по отцовской линии оговаривал деда по материнской линии!» Все мы найдем, боюсь, среди родственников доносивших один на другого. Круг чрезвычайно замкнут. А сейчас, когда мы отдалились, он еще больше замкнулся. Окажется, к примеру, что родственники вашей жены связаны кровавыми узами с вашими родственниками. Еще один абхаз, у которого репрессирован был прадед, мне рассказывал: «Мой дед сказал мне: ты не ищи виновных и кто доносил. Почему? Я все решил с ними». И когда внук стал искать виноватых, то не нашел их – исчезли эти люди. То есть дед посчитался с ними. Скажем, что в этом есть кавказская логика, но если бы он видел «Дело» своего отца, то ужаснулся бы, наверное, тем, сколько должны были бы с ним самим посчитаться. Я понимаю, что хочется узнать и посчитаться. Мы же простые люди. Но если это произойдет, то внутри расколется – нет, не общество, а сам человек расколется на части. Один из лидеров Ассоциации жертв политических репрессий в Абхазии стал мне говорить еще в позапрошлом году, что они ведут переписку с тбилисским КГБ, и оттуда обещают предоставить копии дел, которые запросили. На это я начал тихо и горько смеяться…Они вам такое вышлют! Вы что, хотите доказать, что вас репрессировали исключительно по доносам грузин? Не выйдет! Все в этом ужасном месиве были. Кстати, в процентном отношении грузины – одни из самых репрессированных (на первом месте – евреи) постольку, поскольку они служили в органах, а потом их практически всех убили. Такое происходило не только с ними. Из всех причастных к делу моего деда только один умер своей смертью.

Другой разговор состоялся у меня с очень важным чиновником в Абхазии. Он сказал: «Я, пользуясь своей властью, попросил «Дело» моего родственника. И когда посмотрел его, я ужаснулся, сколько предков моих друзей там замешано, – кто что сказал. Я наложил категорическое вето, пользуясь своей властью, на эти дела. И я надеюсь, что наши органы не будут их давать людям».

Я приветствую того чиновника, который запретил выдавать дела тех дней.

Не трогайте те дела, но молитесь, плачьте, думайте, собирайте любой пустяк, напоминающий о них. Но не больше. И помните: нам оставлена невзорвавшаяся бомба.

Еще раз с высоты своего личного опыта хочу сказать: не беспокойте прах своих предков, не раскапывайте их могилы, дайте им спокойно лежать. И морально честь вы их не защитите. Вы увидите страшное «бесчестие» под пытками. Мало кто сопротивлялся и не подписывал, ну, может быть, на первых пытках сопротивлялся.

– Но вам лично не стало легче жить оттого, что узнали имя палача своего деда?

– Ну отчего мне стало бы легче? Мне это стоило большого труда, я несколько раз заставлял даже молиться за его упокой, чтобы этим переломить мою ненависть к нему.

Что касается памяти, то в моем архиве лежала справка за подписью главы Южной Осетии Гассиева, который еще в предрепрессивные годы даровал от имени правительства моему деду для экспедиций геологов лошадь по кличке Еремей, а корм для лошади, пишет он в справке, пусть дед покупает за свой счет. Я, конечно, знал, что он, как и мой дед, был расстрелян. Поэтому, когда я и журналистка Татьяна Шутова во время первой грузинской агрессии поехали в Южную Осетию, я взял с собой этот документ. Мы беседовали с только что выбранным главой Южной Осетии после его интервью с Шутовой, и я его спрашиваю: вам такой-то знаком? И называю фамилию. «Да, знаком, это мой дядя». «Вы его подпись видали?» «Откуда?! Все, что касалось его, – было уничтожено». Я протягиваю копию справки. Он взял ее в руки, и… глава республики заплакал.

Хотя я, читая протоколы допросов деда, седел, но сострадания репрессированным, считаю, невозможны в полной мере, потому что это были такие страшные страдания! Какие нужны силы, чтобы этому сострадать? Думаю, что моего деда шантажировали тем, что уничтожат пятерых его детей. Я вырос в семье репрессированного и знаю, что это такое, тогда было страшно быть Флоренским. Это сейчас – Флоренский!!! Понимаете меня?

Записала

Заира ЦВИЖБА

P.S. Частому автору газеты «Республика Абхазия», профессору Московского университета нефти и газа имени Губкина, академику Российской академии наук, почетному академику Академии наук Абхазии Павлу Васильевичу Флоренскому 7 июня исполнилось 75 лет. Редакция поздравляет юбиляра с этой датой, желает ему долгих лет жизни, здоровья и ждет от него новых материалов в газету.